Неточные совпадения
И сказывал Митрей, что Миколай загулял, пришел домой
на рассвете, пьяный, дома пробыл примерно десять минут и опять
ушел, а Митрей уж его потом не видал и
работу один доканчивает.
Одни требовали расчета или прибавки, другие
уходили, забравши задаток; лошади заболевали; сбруя горела как
на огне;
работы исполнялись небрежно; выписанная из Москвы молотильная машина оказалась негодною по своей тяжести; другую с первого разу испортили; половина скотного двора сгорела, оттого что слепая старуха из дворовых в ветреную погоду пошла с головешкой окуривать свою корову… правда, по уверению той же старухи, вся беда произошла оттого, что барину вздумалось заводить какие-то небывалые сыры и молочные скопы.
Самгин не знал, но почему-то пошевелил бровями так, как будто о дяде Мише излишне говорить; Гусаров оказался блудным сыном богатого подрядчика малярных и кровельных
работ, от отца
ушел еще будучи в шестом классе гимназии, учился в казанском институте ветеринарии, был изгнан со второго курса, служил приказчиком в богатом поместье Тамбовской губернии, матросом
на волжских пароходах, а теперь — без
работы, но ему уже обещано место табельщика
на заводе.
А нанять здесь некого: все
на Волгу,
на работу на барки
ушли — такой нынче глупый народ стал здесь, кормилец наш, батюшка Илья Ильич!
Райский с раннего утра сидит за портретом Софьи, и не первое утро сидит он так. Он измучен этой
работой. Посмотрит
на портрет и вдруг с досадой набросит
на него занавеску и пойдет шагать по комнате, остановится у окна, посвистит, побарабанит пальцами по стеклам, иногда
уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
Она, не отрываясь от
работы, молча указала локтем вдаль
на одиноко стоявшую избушку в поле. Потом, когда Райский
ушел от нее шагов
на сорок, она, прикрыв рукой глаза от солнца, звонко спросила его вслед...
Они выработают себе, сколько надо, чтоб прожить немного
на свободе, и
уходят; к постоянной
работе не склонны, шатаются, пьянствуют, пока крайность не принудит их опять к
работе».
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла
на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная
работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого
ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
На эту
работу ушло 10 суток. Временами мои спутники ходили
на охоту, иногда удачно, но часто возвращались ни с чем. С кусунскими удэгейцами мы подружились и всех наперечет знали в лицо и по именам.
За
работой незаметно прошел день. Солнце уже готовилось
уйти на покой. Золотистые лучи его глубоко проникали в лес и придавали ему особенную привлекательность.
Начиная с 7 июля погода снова стала портиться. Все время шли дожди с ветром. Воспользовавшись непогодой, я занялся вычерчиванием маршрутов и обработкой путевых дневников.
На эту
работу ушло 3 суток. Покончив с ней, я стал собираться в новую экспедицию
на реку Арзамасовку. А.И. Мерзлякову было поручено произвести съемку Касафуновой долины и Кабаньей пади, а Г.И. Гранатман взялся произвести рекогносцировку в направлении Арзамасовка — Тадушу.
На другой день чуть свет мы все были уже
на ногах. Ночью наши лошади, не найдя корма
на корейских пашнях,
ушли к горам
на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с конями, я успел закончить свои
работы. В 8 часов утра мы выступили в путь.
Река Санхобе (
на картах — Саченбея и по-удэгейски Санкэ) состоит из 2 рек одинаковой величины — Сицы (по-китайски — Западный приток) и Дунцы (Восточный приток). Путь мой
на Иман,
на основании расспросных сведений, был намечен по реке Дунце. Поэтому я решил теперь, пока есть время, осмотреть реку Сицу.
На эту
работу у меня
ушло ровно семь суток.
Бабы, которым еще нечего делать
на барской
работе, погнали в стадо коров; мужики —
ушли поголовно
на барщину.
— Что ж так-то сидеть! Я всю дорогу шел, работал. День или два идешь, а потом остановишься, спросишь, нет ли
работы где. Где попашешь, где покосишь, пожнешь. С недельку
на одном месте поработаешь, меня в это время кормят и
на дорогу хлебца дадут, а иной раз и гривенничек. И опять в два-три дня я свободно верст пятьдесят
уйду. Да я, тетенька, и другую
работу делать могу: и лапоть сплету, и игрушку для детей из дерева вырежу, и
на охоту схожу, дичинки добуду.
Ученье между тем шло своим чередом. По шестнадцатому году Сережка уже сидел
на верстаке и беспорядочно тыкал иглою в суконные лоскутки,
на которых его приучали к настоящей
работе. Через год, через два он сделается, пожалуй, заправским портным, а там, благослови Господи, и
на оброк милости просим.
Уйдет Сережка от портного Велифантьева и начнет по Москве из мастерской в мастерскую странствовать.
— А что будет, если я буду чаи распивать да выеду
на работу в восемь часов? — объяснял Галактион. — Я раньше всех должен быть
на месте и
уйти последним. Рабочие-то по хозяину бывают.
Днем, когда он
ушел, я взял хлебный нож и обрезал ухваты четверти
на три, но дед, увидав мою
работу, начал ругаться...
Если сегодня не удалось
уйти из тюрьмы через открытые ворота, то завтра можно будет бежать из тайги, когда выйдут
на работу 20–30 человек под надзором одного солдата; кто не бежал из тайги, тот подождет месяц-другой, когда отдадут к какому-нибудь чиновнику в прислуги или к поселенцу в работники.
Он ночевал
на воскресенье дома, а затем в воскресенье же вечером
уходил на свой пост, потому что утро понедельника для него было самым боевым временем: нужно было все
работы пускать в ход
на целую неделю, а рабочие не все выходили, справляя «узенькое воскресенье», как
на промыслах называли понедельник.
В сущности, бабы были правы, потому что у Прокопия с Яшей действительно велись любовные тайные переговоры о вольном золоте. У безответного зыковского зятя все сильнее въедалась в голову мысль о том, как бы
уйти с фабрики
на вольную
работу. Он вынашивал свою мечту с упорством всех мягких натур и затаился даже от жены. Вся сцена закончилась тем, что мужики бежали с поля битвы самым постыдным образом и как-то сами собой очутились в кабаке Ермошки.
На Сиротке была выстроена новая изба
на новом месте, где были поставлены новые
работы. Артель точно ожила. Это была своя настоящая
работа — сами большие, сами маленькие. Пока содержание золота было невелико, но все-таки лучше, чем по чужим приискам шляться. Ганька вел приисковую книгу и сразу накинул
на себя важность. Матюшка уже два раза
уходил на Фотьянку для тайных переговоров с Петром Васильичем, который, по обыкновению, что-то «выкомуривал» и финтил.
Ведь старому Титу только бы
уйти в курень, а там он всех заморит
на работе: мужики будут рубить дрова, а бабы окапывать землей и дернать кученки.
За этою
работой застал Нюрочку о. Сергей, который нарочно поднялся в сарайную. Петр Елисеич
ушел на фабрику.
Обходя подземные галереи, старик косился
на каждую стойку, поддерживавшую своды, подолгу прислушивался к
работе паровой машины, откачивавшей воду, к далекому гулу подземной
работы и
уходил расстроенный.
На этот раз солдат действительно «обыскал
работу». В Мурмосе он был у Груздева и нанялся сушить пшеницу из разбитых весной коломенок.
Работа началась, как только спала вода, а к страде народ и разбежался. Да и много ли народу в глухих деревушках по Каменке? Работали больше самосадчане, а к страде и те
ушли.
— А
ушла… — нехотя ответила стряпка, с особенным азартом накидываясь
на работу, чтобы не упустить топившуюся печь.
— Врешь, врешь!.. — орал Никитич, как бешеный: в нем сказался фанатик-мастеровой, выросший
на огненной
работе третьим поколением. — Ну, чего ты орешь-то, Полуэхт?.. Если тебе охота —
уходи, черт с тобой, а как же домну оставить?.. Ну, кричные мастера, обжимочные, пудлинговые, листокатальные… Да ты сбесился никак, Полуэхт?
Хозяева отобедали и
ушли опять
на работы. Пришел пастух, который в деревнях обыкновенно кормится по ряду то в одной крестьянской избе, то в другой. Ямщик мой признал в пастухе знакомого, который несколько лет сряду пас стадо в М.
Спустя некоторое время нашлась вечерняя
работа в том самом правлении, где работал ее муж. По крайней мере, они были вместе по вечерам.
Уходя на службу, она укладывала ребенка, и с помощью кухарки Авдотьи устраивалась так, чтобы он до прихода ее не был голоден. Жизнь потекла обычным порядком, вялая, серая, даже серее прежнего, потому что в своей квартире было голо и царствовала какая-то надрывающая сердце тишина.
Издавалась «Русская газета» несколько лет. Основал ее какой-то Александровский, которого я в глаза не видал, некоторое время был ее соиздателем Н.И. Пастухов, но вскоре опять
ушел в репортерскую
работу в «Современные известия», потратив последние гроши
на соиздательство.
В 1885 году, 1 января, выползли
на свет две газетки, проползли сколько могли и погибли тоже почти одновременно, незаметно, никому не нужные. Я помню, что эти газетки были — и только, мне было не до них. Я с головой
ушел в горячую
работу в «Русских ведомостях», мешать эти газетки мне не могли, настолько они были пусты и безжизненны.
Шишлин был женат, но жена у него оставалась в деревне, он тоже засматривался
на поломоек. Все они были легко доступны, каждая «прирабатывала»; к этому роду заработка в голодной слободе относились так же просто, как ко всякой иной
работе. Но красавец мужик не трогал женщин, он только смотрел
на них издали особенным взглядом, точно жалея кого-то, себя или их. А когда они сами начинали заигрывать с ним, соблазняя его, он, сконфуженно посмеиваясь,
уходил прочь…
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла
работу у скорняка и с утра
уходила из дому, сестренка училась в школе, брат работал
на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
Он швырнул палкой в ноги мне, я схватил ком снега и угодил ему в лицо; он убежал, фыркая, а я, бросив
работу,
ушел в мастерскую. Через несколько минут сверху сбежала его невеста, вертлявая девица в прыщах
на пустом лице.
И, накинув
на плечи чье-то пальто,
ушел — в кабак. Молодежь засмеялась, засвистала; люди постарше завистливо вздохнули вслед ему, а Ситанов подошел к
работе, внимательно посмотрел
на нее и объяснил...
— Все равно: кто
ушел с улицы, тоже будто помер. Только подружишься, привыкнешь, а товарища либо в
работу отдадут, либо умрет. Тут
на вашем дворе, у Чеснокова, новые живут — Евсеенки; парнишка — Нюшка, ничего, ловкий! Две сестры у него; одна еще маленькая, а другая хромая, с костылем ходит, красивая.
На лекции идти было поздно,
работа расклеилась, настроение было испорчено, и я согласился. Да и старик все равно не
уйдет. Лучше пройтись, а там можно будет всегда бросить компанию. Пока я одевался, Порфир Порфирыч присел
на мою кровать, заложил ногу
на ногу и старчески дребезжавшим тенорком пропел...
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю
на руки брата, Туба
ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная
работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами
на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
— Это всего лучше! Возьмите все и — шабаш! А я —
на все четыре стороны!.. Я этак жить не могу… Точно гири
на меня навешаны… Я хочу жить свободно… чтобы самому все знать… я буду искать жизнь себе… А то — что я? Арестант… Вы возьмите все это… к черту все! Какой я купец? Не люблю я ничего… А так —
ушел бы я от людей…
работу какую-нибудь работал бы… А то вот — пью я… с бабой связался…
И
ушёл. Взглянув вслед ему, Евсей увидел в лавке пожилого человека без усов и бороды, в круглой шляпе, сдвинутой
на затылок, с палкой в руке. Он сидел за столом, расставляя чёрные и белые штучки. Когда Евсей снова принялся за
работу — стали раздаваться отрывистые возгласы гостя и хозяина...
В тот самый день, ниццскими событиями которого заключена вторая часть нашего романа, именно накануне св. Сусанны, что в Петербурге приходилось, если не ошибаюсь, около конца пыльного и неприятного месяца июля, Анне Михайловне было уж как-то особенно, как перед пропастью, тяжело и скучно. Целый день у нее валилась из рук
работа, и едва-едва она дождалась вечера и
ушла посидеть в свою полутемную комнату.
На дворе было около десяти часов.
Когда я делал что-нибудь в саду или
на дворе, то Моисей стоял возле и, заложив руки назад, лениво и нагло глядел
на меня своими маленькими глазками. И это до такой степени раздражало меня, что я бросал
работу и
уходил.
Так как
работы во флигеле не хватало и
на одного, то Чепраков ничего не делал, а только спал или
уходил с ружьем
на плёс стрелять уток. По вечерам он напивался в деревне или
на станции, и, перед тем как спать, смотрелся в зеркальце, и кричал...
— Хошь обливайся, когда гонят в ледяную воду или к вороту поставят. Только от этой
работы много бурлачков
на тот свет
уходит… Тут лошадь не пошлешь в воду, а бурлаки по неделям в воде стоят.
— Поп, молчи!.. Тебе говорю, молчи! Я свою вину получше тебя знаю, а ты кто таков есть сам-то?.. Попомни-ка, как говяжьею костью попадью свою
уходил, когда еще белым попом был? Думаешь, не знаем? Все знаем… Теперь монахов бьешь нещадно, крестьянишек своих монастырских изволочил
на работе, а я за тебя расхлебывай кашу…
Прокудин и его жена умерли; Гришка женился
на солдатке,
ушел в
работу и не возвращался.
После обеда, когда муж и Алексей
уходили снова
на работы, она шла в маленькую, монашескую комнату Никиты и, с шитьём в руках, садилась у окна, в кресло, искусно сделанное для неё горбуном из берёзы.
Весёлый плотник умер за
работой; делал гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал проводить старика в могилу, пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и
ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной школы Грековым, человеком похожим
на кота, и было много молодёжи.
Я почувствовал, что кровь бросилась мне в голову. В том углу, где я стоял в это время спиною к стене, был навален разный хлам: холсты, кисти, сломанный мольберт. Тут же стояла палка с острым железным наконечником, к которой во время летних
работ привинчивается большой зонт. Случайно я взял в руки это копье, и когда Бессонов сказал мне свое «не позволю», я со всего размаха вонзил острие в пол. Четырехгранное железо
ушло в доски
на вершок.